Холокост показал, сколько боли люди могут причинить друг другу. Всё же стойкость, продемонстрированная теми, кто пережил жестокое господство нацистов, показывает силу человеческого духа. Те, кто избежал Холокоста, сделали это с помощью хитрости, смелости и нежелания принимать зло творящееся вокруг.

10. Казимир Печовски.

Приблизительно 1.1 миллиона человек были убиты в концентрационных лагерях Освенцима между 1940 и 1945 годами. Нацисты в этом лагере убивали более сотни людей каждый час, и только 144 сумели сбежать за всю историю существования лагерей. Среди них был Казимир Печовски, побег которого с тремя другими мужчинами похож на голливудскую драму.

Печовски уже собрался бежать из родной Польши, когда нацисты вторглись на её территорию в 1939 году. 19-летний парень был пойман на венгерской границе во время попытки вступить в ряды сопротивления. Восемь месяцев спустя он был одним из первых, отправленных в Освенцим.

Печовски пришлось строить лагерь. Он был среди рабочих, вынужденных перемещать тела мужчин, женщин и детей, застреленных СС. Заключённых заставляли работать по 15 часов в день. Но некоторым заключенным давали работу, которая предоставляла им доступ к списку запланированных казней. Один из друзей Печовски, Евгениуш Бендера, узнал, что его собираются застрелить. Бендера сказал Печовски, что может организовать автомобиль для побега, но автомобиля было недостаточно.

У них был доступ к складским помещениям, где хранилось всё: от униформы до боеприпасов. Однажды утром Печовски ослабил болт на двери, ведущей в подвалы складских помещений. Это было 20 июня 1942, суббота. В выходные на территории лагеря было меньше немцев. Четверо заговорщиков собрали контейнеры с отходами с кухни и сказали охране, что им поручили избавиться от них. Охрана выпустила их с территории главного лагеря.

Четверо мужчин покинули основную территорию и переоделись в униформу СС. После Бендера использовал дубликат ключа, чтобы пробраться в гараж и украсть самый быстрый автомобиль в Освенциме, который принадлежал командующему лагеря. Они успешно доехали до главных ворот, но не знали, будет ли им нужен пропуск, чтобы выехать с территории. Когда они приблизились, ворота были закрытыми. И тут Печовски в форме самого высокопоставленного офицера СС блестяще сыграл одну из самых знаковых ролей в своей жизни. На чистейшем немецком он начал вопить на охрану, чтобы те открыли ворота, угрожая в противном случае расправой. Перепуганная охрана повиновалась.

После двух часов езды по просёлочным дорогам четверо мужчин бросили автомобиль и продолжили путь пешком. Печовски и Бендера присоединились к польской армии, чтобы бороться с нацистами. Согласно Печовски их смелый и дерзкий побег стал причиной одной из самых известных особенностей изображения Холокоста - татуировки с номерами. Согласно Печовски "ни в одном другом лагере не использовали нумерацию - именно наш побег стал этому причиной”.

9. Семья Стёрмер.

Француз Мишель Сиффр является обладателем мирового рекорда по продолжительности жизни под землёй, а точнее в метрополитене. Всё же 205 дней Сиффра не идет ни в какое сравнение с рекордом, который был установлен более, чем дюжиной женщин и детей. Начиная с 1943 года 38 евреев скрывались под пшеничными полями Западной Украины в течение 344 дней. Но эта невероятная история увидела свет только в 1993 году, когда американский исследователь пещер Крис Никола раскрыл её.

Никола исследовал Грот Священника, десятую по длине пещеру в мире, протяжённостью 124 километра. Влажность там составляет 90 процентов, а температура колеблется в районе 10 °С. Не очень хорошее место для продолжительного проживания. Пещера, как предполагалось, была почти не исследована, но Никола обнаружил обувь, пуговицы и другие признаки того, что там жили люди. Местные жители сказали, что эти вещи находились там в течение многих десятилетий.

Никола занялся расследованием и обнаружил семью Стёрмер, которая поведала ему, что они и несколько других еврейских семей нашли убежище в пещере во время Второй мировой войны. Им повезло обнаружить подземное пресноводное озеро, но добывать еду было намного сложнее. Мужчины регулярно поднимались наверх, чтобы красть у нацистов овощи или зерно. Тесто и коренья были почти единственной их едой. Они соорудили под землёй кухню и даже жернов для помола муки. Обитатели переболели цингой и потеряли до одной трети своего веса. И чудо, что никто не стал тяжело больным.

Сбор дров был самым опасным занятием для жителей пещеры. Мужчины вынуждены были рубить деревья в темноте, но это занятие было довольно шумным. Как-то после сбора зерна евреев проследила до пещеры украинские полицаи. Евреи спаслись благодаря мешку еды, спрятанному у входа в пещеру. Каратели думали, что евреи были вооружены и имели несколько входов, таким образом, они просто ждали. Никто не покидал пещеру в течение шести недель, и нацистские «шестерки» в конечном счёте сдались.

Когда немцы бежали с территории Западной Украины под натиском Красной армией, один из связных на поверхности оставил жителям пещеры послание в бутылке прямо у входа в пещеру, где говорилось что немцы ушли.

“Это было неповторимым переживанием, когда я понял что могу выйти на улицу, бродить везде при свете дня, и осознавать что никто при этом не собирается убивать меня” , - рассказывает Шулим Стёрмер, которому было около двадцати на тот момент. Все 38 человек, которые прятались в пещере, покинули её живыми.

8. Лео Бретольц.

Лео Бретольцу было 17 лет, когда он был вынужден бежать из дома в Австрии. На дворе был 1938 год, и австрийские евреи не могли себя чувствовать в безопасности. Осознавая опасность, мать Бретольца купила ему билет на поезд до Триру около границы Германии с Люксембургом. Молодой беглец перешёл вброд реку Соер, и попал на территорию Бельгии. Но это было только началом семилетних скитаний и опасностей.

Бретольц спал в канавах, находил убежищем в монастырях и скрывался в еврейских гетто. Его арестовали в 1940, но он сбежал, прорыв лаз под забором. Он был захвачен нацистами ещё шесть раз и каждый раз ему удавалось бежать, но свой самый захватывающий побег он совершил в 1942 году. 5 ноября его бросили в вагон с рогатым скотом, направляющимся в Освенцим. Вместе с ещё одним евреем он провёл день, изучая стены в своей “камере” и нашел слабое место. Когда наступила темнота, он спрыгнул с движущегося поезда. Он должен был ждать, пока поезд замедлиться на повороте, и избегать нацистских прожекторов, находящихся на пути следования.

В конце 1940-х Бретольц присоединился к еврейской группе сопротивления, борющейся с нацистами. После войны он переехал в США и стал главным свидетелем в судебных процессах против нацистов, стремясь получить компенсацию от французской железнодорожной компании, которая была замешана в транспортировке евреев в места их казни. Он написал книгу “Прыжок в темноту”, название которой было вдохновлено его чудесным спасением.

7. Побег из Собибора.

Одна треть из шести миллионов евреев, убитых за время Холокоста, погибла в трёх лагерях в восточной Польше между в период между мартом 1942 и октябрём 1943. В одном из них, под названием Собибор, жертв загоняли в вагон и говорили, что их увозят, чтобы предотвратить заражение болезнью. Заключённые с радостью встречали эту новость после огромного количества времени, проведённого в переполненных вагонах. Но их прямиком направляли в газовую камеру.

Нацисты держали 600 евреев для работы, но они всё время убивали и заменяли их новыми, чтобы предотвратить возможное восстание. К лету 1943 года Красная Армия приблизилась к лагерям, и Гиммлер решил уничтожить все следы. Евреи поняли, что их смерть неизбежна, когда прекратили прибывать поезда. Некоторым удалось совершить побег, но за каждого беглеца казнили 10 евреев. Вокруг лагеря было минное поле и массовый побег был единственным остававшимся шансом.

Евреи запланировали совершить побег в октябре, когда самый жестокий в лагере офицер СС был в отпуске. В 16:00 14 октября интриганы заманили 11 охранников в ловушку. Телефонные линии лагеря были перерезаны. Но во время ежедневного обхода охрана обнаружила одного из своих коллег мёртвым и подняла тревогу. Один из лидеров восстания запрыгнул на стол и сказал всем бежать, попросив толпу “сообщить миру о том, что произошло здесь”.

Во время побега 250 человек были убиты нацистами. Среди 58 выживших был 16-летний Томас Блатт, который был ранен, но спасён фермером во время побега. Он переехал в Калифорнию, издал книгу и дал множество интервью о пережитом опыте. В 2009 году он свидетельствовал против одного из охранников лагеря, Яна Демьянюка, и стал одним из нескольких оставшихся в живых пленников лагеря смерти, у которых сегодня можно взять интервью и узнать о нацистских злодеяниях.

6. Сёстры Аршанские.

Зимой 1941 года нацистские войска вторглись в украинский город Харьков. Большое количество евреев погибли, некоторых повесили на фонарных столбах. Солдаты вынудили несколько тысяч евреев отправиться в 20-километровый марш, чтобы тем самым очистить город. Сёстры Аршанские, 14-летняя Жанна и 12-летняя Фрина, были среди 13000 человек, отправленных в здание старого завода по производству тракторов, вмещавшее всего 1800 человек.

Отец девочек подкупил украинских полицаев золотыми карманными часами, чтобы они выпустили одну из его дочерей. Он сказал Жанне бежать, так как у девочки старшего возраста было больше шансов выжить. Жанна больше никогда не видела своего отца, но воссоединилась с Фриной через нескольких дней. Младшая девочка никогда не рассказывала, как она смогла сбежать. Сёстры нашли приют, где им сделали фальшивые документы.

Жанна играла на фортепьяно с пяти лет. Когда местный настройщик фортепьяно услышал её игру, он предложил девочкам место в музыкальной труппе, которая развлекала нацистов. Девочки оказались в центре внимания, развлекая людей, которые ранее пытались отправить их на смерть. “Мы были драгоценным товаром для немцев”, - говорила Жанна позже.

Их ценность для нацистов спасла им жизни. Они были признаны еврейками, но солдаты объявили, что этому нет никаких доказательств, и оставили девочек. В конце войны музыкальная труппа отправилась в центр Берлина, чтобы сыграть на остовах бывшего врага.

Когда в 1945 прибыла Красная Армия, девочек отправили в лагерь, которым управлял американский офицер Ларри Доусон. Жанна вышла замуж за его сыны, Дэвида Доусона, и переехала в Соединённые Штаты. У неё есть одна памятная вещица из её прежней жизни до появления нацистов: лист с нотами её любимой мелодии. Жанна взяла его, когда её семья была вынуждена покинуть дом. Он хранится в банковский ячейке как сокровище для будущих поколений её семьи.

5. Станислав Ежи Лец.

Польский поэт Станислав Ежи Лец работал журналистом в Польше, когда вторглись нацисты. Он попытался сбежать в Румынию, но был пойман и оказался в концентрационном лагере Тернополя, где его отвели в лес, дали лопату и приказали рыть собственную могилу.

Охранники, которые поймали Леца, заскучали и проголодались. Один из них был вынужден следить за заключённым в то время как остальные поглощали ужин. Лец дождался момента и убил своего похитителя ударом по шее. Позже он описал этот момент в стихотворении:

Тот, кто свою могилу копал,
на труд могильщика
смотрит внимательно,
но не придирчиво:
он же
копает
чужую могилу.

Надев форму мёртвого офицера СС, Лец добрался до Варшавы, где встретил членов польского сопротивления. Там он использовал свои литературные навыки, чтобы издавать подпольные газеты. Он также бегло говорил на немецком языке и писал листовки для сопротивления. К концу войны он стал майором в польской армии и боролся с отступающими нацистам.

4. Йорам Фридман.

Йораму Фридману было пять лет, когда нацистские войска вошли в его родной город в Польше, Блони. На дворе был 1939, и в течение трёх лет Фридман и его семья были вынуждены жить в Варшавском Гетто. Три четверти из 400000 евреев, которые жили в Гетто, были убиты нацистами. Но Фридман был тайно вывезен.

Сначала он присоединился к группе еврейских сирот, которые выживали, совершая набеги на фермы, но это продлилось недолго. Снова одинокий, он стучал в двери польских фермеров, прося о помощи. Обруганный и избитый, он был принят католической женщиной по имени Магда. Она научила Фридмана католическим молитвам, дала ему другое имя и попросила его никогда не мочиться на глазах у поляков, потому что иначе станет понятно, что он обрезан. Местные сельские жители, тем не менее, подозревали, что Магда прятала еврея, и сообщили о ней СС. Её дом был сожжён дотла, но Фридман смог уйти.

Он жил в дикой местности, привязывая себя высоко в деревьях, чтобы спать. Он ел дикие ягоды и животных, которых он мог поймать. Йорам увидел своего отца, но это был момент, когда старший Фридман был пойман нацистами и застрелен в картофельном поле.

Фридман оставил свою католическую личность с именем Юрек, и нашёл работу на ферме. Однажды его рука застряла в дробилке для пшеницы, и местные врачи отказались осматривать его, когда поняли, что он еврей, таким образом, он потерял правую руку. И всё же Фридман преодолел даже это, найдя место в приюте, когда Красная Армия вошла в Польшу.

Три года спустя он был найден еврейским агентством и привезен в Израиль. Несмотря на свою неграмотность, несовершеннолетний Фридман получил степень магистра в области математики и всю свою жизнь проработал учителем. В 2013 году вышел фильм “Беги, мальчик, беги”, основанный как раз на его истории.

3. Рольф Джозеф.

У братьев Джозефов, Рольфа и Альфреда, всё сразу пошло не так. Они были подростками из еврейской семьи, когда Гитлер пришёл к власти, но главная проблема заключалась в том, что они жили в Берлине. Их отец сражался на стороне Германии во время Первой мировой войны, таким образом, они цеплялись за надежду, что семье будет хорошо в родном городе. Но в 1940-м мальчики остались одни, их родителей арестовали и отправили в лагерь.

Никто не мог защитить их. Таким образом, они жили отдельно, но встречались каждую среду в 11:00, пока в 1942 году эта традиция не нарушилась. К Рольфу пришёл немецкий солдат и забрал для допроса. Он был заперт в клетке Гестапо в течение многих часов и не мог сообщить о своём местонахождении брату. На следующий день Рольф оказался в поезде следующий в Освенцим.

Рольф взял пару плоскогубцев из набора инструментов в фургоне, который вёз его на вокзал и использовал их, чтобы выбраться из наручников. Рольф и поддерживающие его заключённые смогли сломать доску вагона и спрыгнуть с поезда.

Но свобода Рольфа была недолгой. На пути к Берлину он был снова арестован. Он был избит так сильно, что заболел эпилепсией. Но Рольф не сдавался и разработал план. Когда его оставили в покое, он поцарапал себя и убедил охранников, что страдает скарлатиной. Немцы, боящиеся подхватить от «нечистого» ещё какую-нибудь заразу, перевели Рольфа в больницу. Охрана стояла возле комнаты Рольфа на третьем этаже, но он выпрыгнул из окна.

Несмотря на повреждение позвоночника, Рольф прополз через город к своему старому укрытию. Его брат был там, и старуха, которая приняла их, перевезла братьев в свои владения в предместьях Берлина. Братья были освобождены Красной Армией в 1945, и Рольф стал инженером.

2. Семья Чигер.

Одно из самых больших еврейских гетто, созданных нацистами, находилось во Львове, Польша (до 1944 Львов не был в составе Украины). Когда в город вторглись нацисты, там проживало 200000 евреев, половина из них - беженцы из Германии. В июне 1943 немцы ликвидировали гетто, в процессе убив тысячи евреев. За неделю до этого небольшая группа во главе с человеком по имени Игнацы Чигер прорыла путь на свободу через пол здания, используя только столовые приборы. Они хотели найти место, чтобы спрятаться, но прежде чем они смогли найти новый дом, их нашли коллекторные рабочие. Среди них был Леопольд Соча, главный смотритель всей канализации города.

Соча сочувствовал их тяжёлому положению и не сдал их, но жизнь в коллекторах была адом. Канализация города стекала в стремительную реку Полтва. В начале их 14-месячного пребывания под землёй один человек был смыт в реку и погиб. Коллектор был заполнен городскими крысами, которые пытались украсть еду у людей. После пяти недель пребывания, группа была обнаружена недружелюбными рабочими и была вынуждена уйти в темноту. Им повезло наткнуться на рабочих, которые знали их и которые увели их глубже к новому укрытию.

Когда шёл дождь, их коллектор заполнялся водой, и оставалось только несколько сантиметров пространства. Родители во время дождя держали своих детей лицами прижатыми к потолку, чтобы те не утонули. Кристина Чигер из-за этого стала бояться дождя. “Я сидела и слушала, идёт ли дождь, и начинала паниковать, как только слышала стук капель” , - говорила она позже. Оба её ребёнка заболели корью, но оба чудесным образом выжили. Одна из женщин была беременна, когда они вошли в коллекторы. Когда ребёнок родился, его крики угрожали выдать существование группы. Давая показания в 1947, Кристина рассказала, как “накрыли ребёнка раковиной. Он задохнулся и был выброшен в Полтву” .

Из 21 человека, которые спустились в коллекторы, выжили только 10. Кристина была вне себя от радости, когда в город вошла Красная Армия. Её брат Поелек, слишком маленький, чтобы помнить большую часть жизни вне коллекторов, боялся света и людей. Он кричал, умоляя семью вернуться под землю.

1. Михаил Куц.

Михаилу Куцу было 10 лет, когда нацисты вошли в Несвиж, Белоруссия, в июне 1941. Сначала они вынудили 4500 евреев города работать. Куц убирал улицы и туалеты днём. Ночью он выбирался на черный рынок и обменивал одежду на еду, чтобы прокормить себя и свою мать. 30 октября нацисты заставили всех евреев собраться на городской площади. Тех, кто мог работать, разместили в одну группу. Остальные, включая детей, должны были быть застрелены.

Нацистские солдаты вели осуждённых 5 километров в сторону сельской местности. Многие были застрелены по пути. Дойдя до места казни всех раздели и встроили на краю братской могилы. Но нацисты стреляли не во всех, некоторых закапывали заживо.

Куц колебался, и офицер разбил его голову винтовкой. Маленький мальчик упал и оказался куче уже мёртвых тел. Позже он вспоминал: “Я пытался разгрести трупы и части мёртвых тел, чтобы было, чем дышать, а затем просто стало тихо.”

Куц выбрался из ямы с телами и увидел, что вокруг никого не было. Он побежал прочь, всё ещё абсолютно голый. Он не останавливался, пока не достиг женского монастыря, где монахини дали ему одежду и немного еды. Они слишком боялись предоставлять кров еврейскому беглецу, и Куц оказался сам по себе.

В конечном счёте он встретился с русскими партизанами, которые были впечатлены тем, как ему удалось выжить. Они провели следующие три года, в лесу в постоянной борьбе с нацистами. Из его родного города выжило только 12 евреев.

Куц написал автобиографию под название “Если чудом”. Название было вдохновлено последними словами его матери, которые она прошептала ему во время их следования к смертельной яме. “Если чудом ты выживешь, ты должен стать свидетелем” , - сказала она ему. Несмотря на голод, недосып и трудности борьбы, последние слова его матери вдохновляли его всю оставшуюся жизнь.

От Редколлегии.

В День памяти жертв Холокоста издательство "Аргументы и факты" опубликовало беседу с двумя людьми, уцелевшими в Холокосте: Борисом Сребником и Анатолием Кочеровым. Полностью воспоминания этих людей и мамы Анатолия о днях, проведенных в оккупации, опубликованы здесь:

• Римма Кочерова. Каждый день мог стать последним... (посмертная публикация).

Уроки холокоста: воспоминания очевидцев о трагедии

(АиФ 27.01.13)

Людмила Алексеева, Кристина Фарберова

Корреспонденты АиФ.ru встретились с людьми, выжившими в самых крупных гетто.

Известному экономисту, профессору Борису Сребнику, каждую ночь снится война. «Выстрелы, крики, я куда-то бегу и все ощупываю себя: не ранен ли?». Борис Владимирович посещал психотерапевтов, но все бесполезно - говорят, эти воспоминания не вытравить ничем.

Больше двух лет он прожил в минском гетто - самом крупном на территории бывшего СССР. Оккупанты разместили там больше ста тысяч российских и немецких евреев. Постепенно уничтожили всех, за редкими исключениями.

Погром начинается с кладбища
В комнате Бориса Сребника стоит старинная фотография - молодой, улыбчивый парень, одетый в театральный костюм. Это практически начало его семейного архива - снимков родных или собственного детства у него не осталось. Когда началась война, Борису было семь.

Немецкая армия заняла Минск уже в конце июня. Сразу же издали приказ коменданта: всем евреям собрать носильные вещи и пройти в дома на указанных в письме улицах. В случае неповиновения - расстрел. После переселения оккупанты приказали обнести район стеной - строить ее должны сами узники нового гетто. Выходить из гетто не разрешалось. Остатки ценностей и одежды тайком меняли у местных жителей, подходивших с другой стороны колючей ограды. На картошку, муку - они уже стали предметом роскоши.

Осенью начались погромы - оккупанты выбирали один из районов и полностью уничтожали всех его жителей. Первый погром провели 7 ноября, но слухи о нем появились гораздо раньше. Борис с родными жил в большом доме у старинного еврейского кладбища. Старшие члены семьи рассудили, что погромы должны начаться именно отсюда: чтобы трупы далеко не везти. Семья отправилась ночевать к знакомым, на Хлебную улицу. Но, оказалось, начать решили именно оттуда.

«Рано утром нас всех выгнали во двор старого хлебозавода, выстраивали в длинные очереди, сажали в машины и увозили в неизвестном направлении. Автомобили возвращались пустыми».

«Я помню эту очередь, помню, каким был уставшим, и мне очень хотелось сесть уже в машину, покататься. Я просил об это маму, но как только подходил наш черед, она кричала, что ее муж работает в лагере специалистов. Мужчин „с профессией“ из гетто забрали и поселили отдельно. По колонне прошел слух, что членов их семей не будут забирать. Мама кричала, ее били прикладами, но она мужественно оттаскивала меня в хвост очереди. И так несколько раз. А потом начало темнеть, закончился рабочий день и немцы остановили погром. Они народ основательный - работали четко по расписанию».

Из тех, кого увезли на машинах, в гетто больше никто не вернулся.

Жизнь в «малинах»
Скоро не стало и мамы Бориса - она тайно отправилась в русский квартал, к знакомым: уговорить, чтобы они забрали сына. На тот момент он был светловолосым и почти не имел выраженных еврейских черт. В гетто его мама не вернулась - ее узнал полицейский, выдал немецким солдатам. Помимо погромов, существовали и облавы: вламывались в дом, забирали выборочно, по определенным признакам. Например, только подростков. Так Борис лишился старшего брата.

В гетто не отмечали праздников - все позабыли о собственных днях рождения. Главной радостью были встречи после погрома, люди выбегали на улицу, приветствовали знакомых, оставшихся в живых. Трогали друг друга, поздравляли.

Очень скоро немцы потребовали отдать все теплые вещи - единственную валюту, на которую можно было купить продукты у местных жителей. В домах стали организовывать «малины» - вырывали в полу ямы, куда прятали всю целую одежду, сверху накидывали тряпья, задвигали кроватью - часто единственной на комнату. А проживало там обычно 15–20 человек. Там же в случае погромов прятались. Вход присыпали махоркой. «Я помню, однажды все в очередной раз сидели в таком убежище, вырытым под кладбищем, в страхе, панике и жуткой тишине.

У кого-то начал плакать ребенок, все начали шикать. Но младенец очень быстро замолчал. Не уверен, но кажется, его задушили. Ради спасения других».

Есть хотелось больше, чем жить
К концу 41 года вещей не осталось, есть было нечего. Начинался голод, который вкупе с суровой зимой работал не хуже организованных погромов. «Идет человек, от голода весь опухший, раздувшийся, и на ходу как бревно какое-то падает. Секунда - и его не стало», - вспоминает Борис. Мальчишками они прятались за кладбищенскими памятниками и смотрели, как расстреливают военнопленных. Однажды рядом с пленными внезапно упала и умерла лошадь: измученные люди бросились к ней, руками раздирали и поедали плоть. Немцы стреляли, угрожали, но от лошади никто не отошел по своей воле.

Борис показывает следы на руках - шрамы от колючей проволоки. Вместе с другом Маиком они начали совершать вылазки из гетто. Это было запрещено под страхом смерти, но есть хотелось больше, чем жить. Побирались у местного населения, искали на помойках. Добывали гнилые картофелины, вялые капустные листы - кому-то мусор, а кому-то - щи.

«Страшнее всего было, что выдадут. Мы пробирались по разрушенному Минску, за нами бежали белорусские мальчики и кричали „Жидята!“. К нам тут же подходили полицейские и требовали снять штаны. Спасало то, что мы были не обрезанные. Нас отпускали».

Местное население евреев своими союзниками не считали - первый еврейский партизанский отряд появился только в 1942 году. Наоборот, оголодавшие белорусы устраивали набеги на гетто - требовали драгоценности, потому что «у жидов же всегда есть золото». Чтобы защититься, рядом с каждым домом вешали рельс, при появлении мародеров с его помощью били тревогу, вызывали охрану гетто. С мародерами немецкие солдаты расправлялись беспощадно - право на насилие они признавали только за собой. Военная ревность. «А одного мародера, захваченного прямо в нашем доме, было ужасно жалко», - вспоминает Борис.

На его глазах ежедневно кого-нибудь убивали. Он жил рядом с кладбищем. Трупы привозили и сбрасывали в огромные ямы. Иногда среди них были еще живые, но раненые люди. Ямы, чуть присыпанные землей, шевелились. Подойти, найти, помочь - страшно и почти непосильно.

Еврейские партизаны
Люди умирали, гетто сужалось, выживших переселяли в другие дома. Отдельно поселили около 30 тысяч евреев из Германии, местные называли их «гамбургскими»: говорили, им пообещали, что депортируют в Палестину, сказали, взять с собой только ценности. Это гетто не просуществовали и года - всех уничтожили за короткий срок.

В белорусском гетто погромы устраивали все чаще. Борис никогда не ходил за территорию гетто один, только с другом Маиком, но однажды утром Маик идти отказался: у него была порвана обувь. «Мне ужасно не хотелось уходить просит милостыню, я чувствовал, что иду, как на Голгофу, - вспоминает Борис Владимирович. - Но еда была нужна, не мог отказаться. Вернулся вечером на пустое место - гетто уничтожили окончательно, всех, кто там был, убили».


Восьмилетний Борис был в отчаянии, шел по городу с твердым намерением сдаться: не представлял, как и где жить одному. Внезапно встретил знакомых, Иосифа Левина и его младшую сестру Майю, переживших погром гетто. Иосиф знал, как пройти к партизанам. Три дня они искали по городу выживших евреев - набралось 10 человек, все - дети и подростки. Направились в лес. Придумали даже стратегию: идти попарно, на отдалении друг от друга, оккупантам говорить, что направляются в деревню к родным. Шли босые, голодные, скоро остались почти без одежды - забирали деревенские мальчики, у них не было и того. Ссорились и между собой. «Мы же были дети», - вспоминает Борис. Однажды после ночевки отряд ушел, оставив его спящим - самого маленького воспринимали как обузу. Борис проснулся, кричал, плакал. Потом побежал. Чудом оказалось, что в верном направлении. Догнал.


«Когда мы через трое суток подошли к партизанской зоне, был конец дня, уже заходило солнце, - вспоминает Борис. - Внезапно из кустов выходят полицейские в форме, молодые ребята, мы начинаем им рассказывать свои басни, они в ответ: знаем, вы жиды, сейчас будем вас расстреливать. И поставили к кустарникам лицом, начали щелкать затворами. Никто не плакал, не просил отпустить. Помню только свою горькую детскую обиду: на кой-черт было столько лет мучиться, чтобы вот так закончить. А потом они сказали: шутка, ребята, мы партизаны. Никто из нас не повернулся. Потом они достали селедку, спросили, есть ли у нас хлеб, и уже тогда мы им поверили».

Воспоминания о еде - самые приятные. Картошка с молоком, которой кормили партизаны в первый вечер в отряде, гороховый суп в доме, куда Бориса как-то пустили на постой. Пора было уходить, но там начали готовить еду. Мальчик прятался на печи, «манкировал», искал способы остаться. Гороховый суп он любит до сих пор, хотя тот - так и не попробовал.

Холокост, которого не было


Уже после победы через село, где размещался патризанский отряд, проходила советская воинская часть. Русский танкист спросил ребенка, откуда он. Узнал, что из Минска и забрал с собой - было по пути их наступления. Вместе с другими детьми Борис добрался до разрушенного города. «Помню, как мы стояли посреди развалин, к нам подошел мужчина, сказал: «Лучше бы на Украину поехали, там хотя бы хлеб есть». Где находилась эта Украина никто из детей, конечно, не знал. Пошли искать советскую власть, набрели на военкомат. Получили направления в детский дом: борьба за выживание продолжилась уже там. Голод, холод: «бывает, спишь под тоненьким одеялом, в помещении без отопления, в одежде. Просыпаешься голым: все сняли товарищи по несчастью».


«Когда я узнал про закон Димы Яковлева, мне захотелось лично встретиться с этими депутатами, рассказать им, что такое детский дом, потому что они, кажется, не в курсе», - рассуждает Борис Владимирович, сейчас - работник Высшей школы Российской Федерации, член Нью-Йоркской академии наук. Тогда - обычный беспризорник. Никакой компенсации и льгот дети из минского гетто не получили - вплоть до перестройки явление Холокоста в СССР не признавали. Да и сознаться, что жил в гетто, было страшно. Узников концлагерей иногда репрессировали уже на Родине.


«В 1990м году я был инициатором создания „Ассоциации несовершеннолетних узников гетто“, - рассказывает Борис Владимирович. - Чтобы хоть как-то сберечь память обо всем, что было. Зачем? Ответ очень банальный. Если мы забудем, все может повториться снова. Я по долгу службы работаю со студентами, и они про войну 1812 года знают больше, чем про Великую Отечественную. После ВОВ мы растеряли много важных воспоминаний: потому что о них запрещалось говорить». Борис Владимирович рос в то поколение, когда фраза "20 лет без войны" казалась мечтой - Русско-Японская, Первая Мировая, Советско-Финская, Халкин-Голл. «Сейчас живут люди, которых ни одна война не коснулась. И мне немного страшно, что они ценят мир гораздо меньше, чем мы».


На столе - написанные им учебники по экономике, и «История города Глупова» любимого писателя Салтыкова-Щедрина. «Читаешь, и понимаешь, в стране столько всего происходит, победы, поражения, но, по сути, в сознании ничего за 200 лет не поменялось. И антисемитизм, кстати, до сих пор живет и здравствует - то, что культивировалось тысячелетиями, не так-то просто изжить».

В огне войны под Польшей
Для профессора, кандидата технических наук, заведующего кафедрой автоматики МГУДТ Анатолия Кочерова война началась в три года. Июнь 1941 года они с матерью Риммой Финкенфельд встретили в огне боевых действий в Польше, под Белостоком. В течение трех лет, пройдя лагеря и тюрьму гестапо, оказывая посильную помощь партизанским отрядам, мать и сын пытались выжить.

В 1936 году еврейка по национальности Римма Финкенфельд вышла замуж за русского военного Василия Кочерова. Через два года родился сын Толя. В 1940 году Василий получил назначение замкомполка по технике и отбыл в восточную часть Польши - местечко Крынки, под Белостоком, занятое русскими войсками. Спустя год его жена с ребенком из Москвы выехали вслед за ним.

«Чем-то встревожен. Не буду спрашивать, - так хоть на время забыть плохое, быть вместе, как я могла так долго быть в разлуке, - пишет в своих дневниках, которые позже будут опубликованы в книге "Каждый день мог стать последним..." Римма Финкенфельд. - Не вытерпела, спросила, что случилось. «На улице с утра были вывешены фашистские флаги. Прости меня», - тихо промолвил он. За что простить? Молчание. Только потом поняла.
Тревожно, кругом незнакомое, чужое. На базаре сегодня крестьянка отказалась продавать масло старой женщине, «прочь, жиды», говорит. Обратилась ко мне: а вот пани продам. Я убежала. Если бы она знала, что я за «пани». Страшно. «В 8 вечера пришел Вася. «Собирай, Римок, вещи – война!» Я в тот момент почему-то ничего не почувствовала, стала молча одеваться. Вася подошел, обнял: прости, я знал, что будет война, но не думал, что так скоро. Пожить хотел с вами хоть лето, а осенью отправил бы вас к отцу. Будут эвакуировать семьи всех офицеров».

Долгая дорога в Крынки
Но пожили Кочеровы совсем немного. «В середине июня уже все знали, что начнется война. Семьям офицеров уезжать было неприлично. Это считалось паникерством, - рассказывает Анатолий. - Мама была убежденной коммунисткой, и попытки эвакуировать ее ни к чему не привели. Последний раз они с отцом виделись в конце июня. А потом все». На газогенераторной машине Финкенфельд с маленьким сыном и еще несколько человек двинулись на восток, в Барановичи. Ехали ночью под непрерывной бомбежкой, периодически оставляя машину и скрываясь в лесу. «Осколок бомбы рикошетом отскочил от дерева и ранил меня в грудь. Мама меня перевязывала. У меня шрам до сих пор остался, - говорит Кочеров.

Я помню, как мы вышли на Волковыскское шоссе - это было самое страшное. По обочине вдоль дороги тянулась вереница раскуроченных машин. Горючее кончилось, и водители просто бросили их здесь. Рядом вповалку лежали раненые с раздробленными конечностями, в грязи и крови, посиневшими губами просившие смерти: пожалей меня, добей, чтоб не мучился. А потом немцы высадили десант. Германские солдаты в нашей военной форме пристреливали русских раненых. Мы ушли с этого шоссе в лес».

Анатолий Кочеров бережно достает из конверта свернутый лист пожелтевшей от времени бумаги. «На станции Барановичи нас задержал немецкий патруль комендатуры. Это мамино временное удостоверение. Датировано 24 июля 1941 года. Оргкомендатура Барановичей.
Здесь написано, что мама должна содержаться в лагере и выполнять все работы. В Барановичах ее гоняли на разбор разрушенных домов. Так было где-то до сентября. А потом посадили в теплушку и под конвоем целый эшелон отправили на Запад, в Польшу, в лагерь. На станции Берестовица нам с мамой удалось уйти. Тогда у немцев еще не было такой охраны. Они были уверены, что все закончится победой. Мама дошла до ближайшей станции и пошла обратно в Крынки. Дорога туда – 26 км пешком».

«Я никогда не забуду этой картины: мы идем вдвоем по лесу – только я и мама. И вдруг прямо на нас - три танка. Мама замерла и прижала меня к себе. Встала перед надвигающимися боевыми машинами, лицо мне закрыла. Вдруг, не дойдя до нас каких-то 30 метров, танки разворачиваются и съезжают на шоссе. Спасло только то, что она не побежала. Иначе нас бы срезали пулеметами».

В пустые карманы кладу патроны
В октябре 1941 года Финкенфельд с сыном добирается до имения Рудава. Хозяева дома – Анна и Ян Гутаковские – оставляют их у себя. Поселили женщину с ребенком во флигельке, рядом с костелом. Через месяц приехали немецкие солдаты - охранять оставленный русскими склад с оружием. Финкенфельт, посоветовавшись с Гутаковскими, идет к ним работать уборщицей и поварихой. Там она знакомится с немцев Матиасом Доренкампом. «Думаю, как попасть на склад, - размышляет в дневнике Римма. - Мне подсказывают: предложи немцам откармливать гусей к рождеству, это делается вручную, две недели такой кормежки и гусь готов. Уговорила. Два раза в день, надев пальтишко с карманами, полными гороха, кормлю гусей: руками раскрываю клюв и вкладываю горох. В пустые карманы кладу патроны». «Матиас ненавидел Гитлера. При первой встрече он сказал моей матери: Москау гут, Гитлер капут! Это был 1941 год. Да, среди немцев были люди, которые понимали, что Гитлер ведет Германию к гибели. С помощью Матиаса мама смогла доехать до Крынок, чтобы взять там теплую одежду».

«Мороз за 30 градусов. Крынки. Перед нами два двухэтажных дома без окон, темно, но слышно какое-то пение, - пишет Финкенфельд в дневнике. - Страшное зрелище: сидят, лежат, стоят люди, но они в большинстве своем уже мертвые, обледенели - это гетто, еврейское гетто Крынок. Ледяной дом, в молитвах немногих живых только одна просьба - послать смерть». В январе 1942 сменился состав немецкой вахты. Римму с сыном на санях повезли сначала в Хомутовцы, а затем в Берестовицу - «на опознание». «Когда я родился, мамин отец сделал мне обрезание, как и положено еврейским детям. Таким образом, я стал для мамы опасным. Меня выследили и донесли, - вспоминает Анатолий. - В Берестовицах нас привели к врачу. Он посмотрел меня, дождался, пока немцы выйдут из кабинета, и сказал моей маме: откажитесь от сына! Он опасен для вас, он вас выдаст! Но мама взяла меня на руки, крепко прижала к себе и заявила, что никогда этого не сделает. Когда немец вернулся, врач сказал ему, что это родовая травма и никакого отношения к евреям мы не имеем. Позже я узнал, что Ян Гутаковски пошел к немцу и дал ему золотую пятерку и кольцо. Он выкупил нас. Маму выпустили. Но нужно было уходить, стало известно, что составлен список подозрительных лиц, и мы в него входим».

Толя капут!
У Гутаковских были родственники в Белоруссии. В марте 1942 Финкенфельт с сыном садится в поезд на Белосток, оттуда пешком до Вильнюса и дальше - до железнодорожной станции Бигосово. Здесь Римма Финкенфельд осталась работать уборщицей.«Однажды я взобрался на крышу вагона и начальник станции Хоппе толкнул его. Я упал, к счастью, не на рельсы, но все же сильно разбил голову, глаза заплыли кровью. А маме Хоппе крикнул: Толя капут»!

«Привезли евреев в Дриссу, заставили вырыть ров, заживо сбросили всех – с детьми, стариков, женщин, - засыпали ров землей, земля двигалась, стонала, тогда пустили грузовики по этой стонущей земле. На эту казнь согнали местных жителей, - пишет в своем дневнике мать Анатолия.

Римма Финкенфельд получала за работу на станции два кг отрубей в неделю. Стирала дополнительно белье немцам - за сахарин, мыло, безделушки. В воскресенье вместе с другими женщинами отправлялась за Двину, в Латвию, и там меняла свои услуги уборщицы на хлеб, картошку, горох. Поскольку она блестяще знала немецкий, ее обязали переводить пленным приказы шефа депо и его охраны, а потом к ней стали обращаться и местные жители, которым нужно было о чем-то поговорить с военными. «Бигосово - это очень важная узловая станция: днем и ночью шли составы на фронт и обратно, - поясняет Анатолий. - Моя мама была большим патриотом. Через несколько недель она установила в Бигосово связь с партизанами. Поезда подрывали, составы шли под откос. Немцы заподозрили ее в связях с партизанским движением. В декабре 1943 года за мамой пришли гестаповцы. Подозревали, что она еврейка, и что помогает партизанам. Нас предал кто-то из своих. Местные, которые служили немцам. Хуже немцев они были. Посадили в грузовую машину и привезли в Дриссенскую тюрьму. Помню большую холодную комнату с решетчатыми окнами без стекол».

Все на мне было мокрым от крови
«Накануне второго вызова приснился сон: ко мне на свидание пришел отец, - пишет Римма в своем дневнике. - В добрых глазах - жалость и грусть, в украинской соломенной корзине - еда, сверху лежал большой пучок зеленого лука. Рассказала женщинам, истолковали однозначно: будут слезы. В полдень вызвали на допрос».
«Мама подверглась страшным пыткам, - нехотя вспоминает Анатолий Кочеров. - Меня подвесили в петле перед ней, чтобы она призналась. У меня после этого было растяжение позвонка, даже след остался. Мне было всего пять лет. Но мама - железный человек». «Увели меня в другую комнату, заставили принять таблетку (я поняла, чтобы не слышать моего крика), - описывает эту сцену в своем дневнике Финкенфельд. - Острая боль, темнота, кровь потекла к ногам. Но самое страшное было впереди. Схватили Толю, накинули петлю на тоненькую шейку… Увидела его глаза, услышала: «Мамочка, не хочу!» Бросилась к нему, сильный удар, снова темнота. Пришла в себя от ударов, - лежала на полу, рядом плакал сын, живой, увидела тоненькую струйку крови, которая текла из носика сына. В камере женщины помогли лечь. Все на мне было мокрое от крови, на шее вздулся рубец, болела поясница и раненая грудь. У Толи была рассечена бровь, разбит нос». Финкенфельд заверила немцев, что она не еврейка, и что у нее есть друзья в Германии - женщина сослалась на адрес и контактные данные Матиаса Доренкампа. Кроме того, директор депо, в котором она работала, написал письмо с просьбой отпустить ее, потому что «без пани Риммы плохо - работа останавливается». Ее отпустили утром 10 февраля 1943 года, выдав временное удостоверение личности. «Мама была невысокого роста, худенькая блондинка с голубыми глазами. Носила такую белокурую корону на голове. С рыжинкой, - улыбаясь, добавляет Кочеров. - И блестяще знала немецкий язык. Никто не принимал ее за еврейку, это нас и спасло».

В феврале 1943 в Бигосово пришел карательный отряд по борьбе с партизанами. Сжигали целые деревни: загоняли в сараи стариков, малышей, больных, женщин, запирали и жгли. Часть населения пригнали на станцию - за колючую проволоку. Близлежащие к Росице, Сарии деревни были полностью сожжены, погибли все. «После ухода карателей наша соседка Стефа Колосовская попросила мою маму проводить ее в Росицу - найти и похоронить останки ее родителей. Глазам предстало страшное зрелище: пепелище, трубы, обгоревшие развалины. Стефа нашла какой-то лоскуток, который приняла за платье матери, собрала горсть земли, вырыла небольшую ямку и закопала. Маме Стефы было всего 54 года. В апреле - мае мама вместе со мной ушла в лес. Несколько месяцев мы жили в шалаше под Бигосово. 18 июня 1944 года в эти места пришли наши войска. Мы вышли. После мамой сильно заинтересовалось КГБ. Единственная еврейка, которая осталась живой в этом районе. Кроме того, она работала у немцев. Маму вызывали на допросы. Но партизаны дали все документы, подтверждающие, что мама была своим разведчиком». Кочеровы-Финкенфельд вернулись в Москву в конце 1944 года. Уже здесь до них дошло письмо от некого Прокопа Войтовича, который утверждал, что в начале ноября 1941 года в его дом в деревне Кончицы, недалеко от Пинска, зашли под вечер трое русских военных, бежавшие из лагеря. «Один из этих военных был мой муж, он оставил в семье адрес своей мамы - в городе Егорьевске. Ушли они на юго-восток, вскоре после ухода в той стороне началась перестрелка. Это все, что я знаю о своем муже», - заканчивает историю своего дневника Финкенфельд.

Шесть лет назад, в сентябре 2006 года Риммы Финкенфельд не стало. Небольшую книгу «Каждый день мог с
тать последним» сын Анатолий подготовил и опубликовал по ее дневнику. В тот же год он подал документы в иерусалимский мемориальный комплекс катастрофы Холокоста - ЯдВа-Шем на признание Анны и Яна Гутаковских «Праведниками мира». В 2007 году он получил письмо, в котором сообщалось, что звание им присвоено «за спасение еврейки Кочеровой Риммы с сыном». «Это история о том, как мы выиграли войну не только силами наших солдат, но и силами женщин, которые боролись с захватчиками и смогли вынести на своих плечах все это, - в заключении говорит Кочеров. - Мы с мамой спаслись за счет того, что люди помогали нам. Говорят, что русские такие, сякие - ничего подобного. В большинстве своем - очень добрые люди.

Я рассказывал о своей истории студентам. Они внимательно выслушали меня, затем повисла тишина и
раздался вопрос: Анатолий Васильевич, а вот сейчас вы себя чувствуете евреем или русским? Я ответил, что если я вижу, что несправедливо обижают еврея - я еврей. Если русского - я русский. Араба - значит, я араб. Нормальный человек будет реагировать только так».

Воспоминания тех, кто пережил Холокост

Это очень … невыносимо страшная подборка личных воспоминаний людей, переживших Освенцим и Треблинку, спасшихся из Варшавского и Каунасского гетто, сумевших побороть в себе ненависть и страх и сохранить способность радоваться жизни. Это тяжело, но необходимо читать всем, чтобы знать и помнить, до какого ужаса могут дойти люди в страсти к уничтожению друг друга.

Сэм Ицкович, 1925, Макув, Польша Описывает газовые камеры в Освенциме.

Сначала они запускали туда всех женщин, а потом уже мужчин. Иногда оставалось 20 или 30 человек лишних, которые туда не помещались, так что детей они всегда оставляли на потом. И когда бункер уже заполнялся настолько, что больше людей уже не помешалось, не помещалось… они пускали детей ползти прямо по головам, просто заталкивали их внутрь, чтобы уместить всех. И тогда за ними захлопывалась дверь, толстая дверь, толщиной около шести дюймов… И потом изнутри слышался только громкий стон: “Шма…” (начало иудейского символа веры) и больше ничего. И это занимало от пяти до десяти минут.

Абрахам Бомба, 1913, Германия Рассказывает, как стриг волосы женщинам, которых затем отправляли в газовые камеры Треблинки.

«У нас были ножницы. Мы срезали у них пряди волос. Стригли их. Бросали их на пол, в сторону, и все это должно было занимать не больше двух минут. Даже меньше двух минут, по… потому что сзади была толпа женщин, ожидавших своей очереди. Вот как мы работали. Это было очень тяжело. Тяжело особенно потому, что кое-кто из парикмахеров, они узнавали в этой очереди своих близких, своих жен, матерей, даже бабушек. Только представьте себе: нам приходилось стричь им волосы, но нельзя было даже словом перемолвиться с ними, потому что разговаривать было запрещено. Стоило нам сказать им, что их ждет… ох… что через пять или семь минут их загонят в газовые камеры, как тут же началась бы паника, и всех их все равно убили бы».

Абрахам Левент, 1924, Варшава, Польша Рассказывает об условиях жизни в Варшавском гетто.

Голод в гетто был такой, что люди просто падали на улицах и умирали, маленькие дети попрошайничали и каждое утро, выходя из дома, ты видел покойников, накрытых газетами или какими-нибудь тряпками, которые прохожим удавалось найти, или тебе удавалось найти… люди увозили трупы на тележках, относили их на кладбище и хоронили в общих могилах. Каждый день тысячи и тысячи людей погибали от недоедания, потому что немцы просто не снабжали обитателей гетто продовольствием. Продуктов не было. Ты не мог пойти и купить что-нибудь поесть или получить паек. Ты был обречен. Если у тебя не было еды, тебя ждала голодная смерть, вот и все.

Шарлин Шифф, 1929, Горохов, Польша Рассказывает, как добывала пищу, чтобы выжить в лесах после своего побега из Гороховского гетто.

Я не знаю, но это поразительно, каким изобретательным ты становишься, когда ты голоден и окончательно доведен до отчаяния. Я никогда бы… даже когда я сама произношу это, я не могу поверить. Я ела червяков. Я ела жуков. Ела все, что только можно было положить в рот. И я не знаю, иногда я чувствовала себя ужасно. Там росли какие-то лесные грибы. Я уверена, что среди них были несъедобные, не знаю, ядовитые. Меня тошнило. С желудком творилось что-то кошмарное, но я все равно их ела, потому что мне необходимо было хоть что-нибудь жевать. Я пила воду из луж. Ела снег. Все, до чего только могла дотянуться. … И… ох… мне случалось есть дохлых крыс, да, я их ела.

Доротка (Дора) Гольдштейн Рот, 1932, Варшава, Польша Рассказывает, как женщин наказывали за побег заключенных из Штуттхофа.

И нас наказали, заставили простоять двенадцать часов голыми на холоде, а кроме того, они выбрали четверых или пятерых, я точно не помню, скольких женщин, и на глазах у остальных - нас всех выстроили в ряд, понимаете - они изнасиловали их, да так, что я никогда не читала о таком и не видела, ни в кино, ни по телевизору, хотя, казалось бы, у нас каких только ужасов не показывают по телевизору, все, что только угодно. И вот, смотреть, как немцы насилуют этих молодых женщин, и резиновыми дубинками, и… и моя мама, которая стояла рядом со мной, она взяла и закрыла мне глаза своей ладонью, чтобы я не видела, не увидела там половой акт в первый раз. Раньше я никогда в жизни не видела, как это происходит.

Фрици Вайс Фрицхаль, 1929, Ключарки, Чехословакия Рассказывает о том, как проходила процедура “селекции” в Освенцим.

Мы должны были показать, что у нас еще остались силы - чтобы работать или чтобы прожить еще один день. Я помню, как некоторые женщины, когда у них начинали снова отрастать волосы и в этих волосах была видна седина, и вот они шли и брали маленький кусочек угля из тех пузатых печей, которые были в бараках. И вот они брали этот уголь и подкрашивали им волосы, чтобы… чтобы выглядеть чуть-чуть помоложе. Я хочу сказать, что там, в тех условиях, седина у человека появлялась уже в восемнадцать или, может быть, девятнадцать лет. И вот мы бегали, бегали перед тем, кто должен был проводить эту “селекцию”, чтобы показать ему, что мы в состоянии прожить еще один день. Если у тебя была ссадина или прыщ, если ты бежал недостаточно быстро, если тому конкретному немцу, который проводил “селекцию”, почему-то не нравилось, как ты выглядишь, - они стояли там и показывали дубинкой направо или налево, когда мы пробегали перед ними. И ты никогда не знал, в какой шеренге оказался - хорошей или плохой. Одна из них отправлялась в газовые камеры, а другая возвращалась в лагерь, в бараки, чтобы прожить еще один день.

Лили Аппельбаум Малник, 1928, Антверпен, Бельгия Рассказывает о приеме новоприбывших в Освенцим.

И они сказали: “С этой минуты вы не должны отзываться на свое имя. Отныне вашим именем будет ваш номер”. И я была совершенно сбита этим с толку, подавлена, упала духом; я почувствовала себя так, словно я больше не человек. Потом они обрили нам головы, и это было так стыдно. И еще когда они приказали нам раздеться и помыться, это было… они обращались с нами так, будто мы были животными. Эти мужчины ходили вокруг, смеялись и глазели на нас… только представьте себе молодую девушку в таком возрасте, которая еще никогда не раздевалась на глазах у кого-то, на глазах у мужчины, и которая должна была стоять там совсем голой… мне хотелось провалиться сквозь землю.

Мартин Шпетт, 1928, Тарнов, Польша. Описывает расправу над евреями в Тарнове.

Я… весь день я подглядывал через щели между досками дранки. Отец говорил мне, чтобы я не смотрел, но как бы там ни было, я был ребенком, и любопытство было сильнее. И… ох, с крыши открывался вид на кладбище, и фургоны с телами… с мертвыми телами приезжали туда. И группы… они приводили туда группы евреев, которые должны были рыть котлованы, и тела сваливали туда, а потом тех, кто рыл котлован, их тоже расстреливали, и следующие, кого приводили на их место, сталкивали их трупы в этот котлован и сверху… сверху их заливали известкой, а следующая группа засыпала этот котлован и копала новый. Они приводили туда… они приводили туда беременных женщин и даже не тратили на них пули. Их закалывали штыками. Крики матерей, у которых они… у которых они вырывали из рук детей. И крики этих детей я слышу до сих пор.

Мисо (Михаэль) Вогель, 1923, Яцовце, Чехословакия. Рассказывает о крематориях в Биркенау.

Но сам лагерь - это действительно была настоящая фабрика смерти. В Биркенау было четыре крематория, две газовые камеры, два… два крематория по одну сторону железной дороги, две газовые камеры и два крематория по другую сторону. И рельсы подходили прямо туда, к крематориям. И весь лагерь видел. Вы видели пламя - не только дым - вы видели языки пламени, которые вырывались из труб. Ну конечно, когда они сжигали “мусульман” - так называли тех, от кого остались одни скелеты, - тогда шел только дым. Но когда горели люди, в которых еще оставалось немного жира, то из труб вырывалось пламя.

Пэт Линч, США. Медсестра. Рассказывает о том, в каком состоянии были оставшиеся в живых заключенные во время освобождения лагеря.

Они были крайне истощены. Я не могла поднять ни одного из них. Я пыталась, но если бы мне удалось приподнять их, у них могла порваться кожа. Так что передвигать их нужно было очень, очень осторожно. Их кожа была ужасно тонкой. И вот я звала… ох, нужно было как минимум три человека, чтобы один… один держал голову, другой ноги, и мы очень осторожно поднимали их и выносили за ворота и дальше, подальше от этого места. … И мы не могли делать им уколы [подкожные инъекции] потому что не было места, куда ввести иглу. У них совсем не было кожи… не было мышц, только кожа и кости. Им просто некуда было сделать укол.

Ирена Хизме, 1937, Теплице-Шанов, Чехословакия. Описание медицинских экспериментов в Освенциме.

Еще я вспоминаю, как однажды в кабинете врача у меня брали кровь, и это было очень больно, так как они брали кровь с левой стороны моей шеи. Это так странно вспоминать сейчас. Они также брали у меня кровь из пальца, но это было не так больно. Еще я вспоминаю, что мне приходилось долго сидеть в ожидании измерения, взвешивания или рентгеноскопии. Еще я вспоминаю рентгеноскопию. И уколы. Я помню уколы. После этого я заболела. Поэтому меня отправили в эту больницу Я помню, что меня лихорадило, потому что я знаю, что у меня часто измеряли температуру, кто-то делал это. Я действительно возненавидела врачей Мне было страшно. Я очень боялась врачей – и до сих пор боюсь. Они были кошмарны. Я не могу идти в больницу и просто не могу позволить себе заболеть.

Рут Мейеровиц, 1929, Франкфурт, Германия. Описывает свои воспоминания о крематориях Освенцима.

Крематорий был всего в нескольких минутах ходьбы. Трубы было видно от… ох, их было видно отовсюду, где бы мы ни были, и, конечно, мы слышали запах… сперва запах газа, когда он выходил… когда его выпускали из газовых камер, а потом, потом мы слышали запах горящих тел, горящей человеческой плоти. А потом они чистили решетки печей, и мы слышали этот скрип… это тот самый звук, который раздается, когда вы достаете противень из своей духовки, только гораздо… это было гораздо громче, так что мы все время слышали его, даже из бараков. И… ох, и когда я чищу духовку у себя дома, я и по сей день всегда вспоминаю тот звук – скрип решеток крематория.

Бригитте Фридманн Альтман, 1924, Мемель, Литва. Рассказывает об облаве на детей в Каунасском гетто в марте 1944 года.

Эти грузовики не предвещали ничего хорошего, особенно для маленькой девочки. Потому что к тому времени в гетто уже почти не осталось детей. Бабушка в панике засунула малышку в кровать, которая была одна на троих, а сверху накидала все одеяла и покрывала. Ну, то есть на самом деле она пыталась сделать так, чтобы все это выглядело просто как застеленная кровать. … Немцы все втроем принялись обыскивать комнату, и почти сразу же сдернули белье с кровати и обнаружили малышку. И вытащили ее оттуда. Когда они убедились, что в комнате больше никто не прячется и искать больше нечего, они потащили ее на улицу, к своему грузовику. А бабушка… бабушка выскочила, выскочила за ними… упала, упала на… бросилась на колени, просила, умоляла, кричала и плакала, побежала за ними на мостовую, к грузовику, а там какой-то солдат ударил ее своим ружьем или дубинкой, и она упала на землю, упала посреди улицы. Грузовик дал газ, а она осталась лежать. Они забрали нашу девочку, а в грузовике были другие дети. Я видела это из окна. И после того, как я увидела это, мне хотелось закрыть глаза и больше уже не видеть ничего».

Барт Стерн, 1926, Венгрия Рассказывает, как ему удалось уцелеть и дождаться освобождения Освенцима.

А выжить мне удалось просто чудом. Там была… в передней части каждого барака была такая небольшая будка, отдельное помещение для “блокальтесте”, а “блокальтесте” - это значит начальник, старший по бараку, и вот в этих кабинах лежали хлебные ящики. Хлеб доставляли… его приносили в таком ящике, закрытом на замок, чтобы никто не мог до него добраться. У одного ящика дверца, петля была сорвана, и я спрятался в этом ящике, перевернутом вверх дном. И тут идут обыскивать, и он даже пнул мой ящик ногой, но, к счастью, тот сдвинулся. Я был таким тощим, что он сдвинулся. Я видел его… и я был уверен, что мне конец. Вот так я остался в живых. Но когда они уже ушли, когда немцы ушли, примерно через час, их след простыл, и я хотел вернуться обратно в бараки, но поляки и украинцы, которых не увели на марш смерти, они не впустили меня. И тогда я стал прятаться в груде мертвых тел, потому что в последнюю неделю крематорий уже не работал и трупы просто громоздились один на другом, все выше и выше…Так мне посчастливилось уцелеть.

Томаш (Тойви) Блатт, 1927, Избица, Польша Рассказывает про газовые камеры.

Я уверен, что, когда они попадали в газовые камеры, они не понимали этого. И когда газ только начинал идти, вероятно, они не… не сознавали, что с ними происходит. После того, как я заканчивал стричь им волосы, нам приказывали выйти, и… ох, еще по дороге обратно в мой… в лагерь, где были наши бараки, я уже слышал шум мотора, газового мотора, который работал с таким высоким… Вы понимаете, звук газового мотора, и потом крик. Они начинали… Они начинали кричать, очень громко, вот так: “Аааах…” - очень громко, даже громче, чем шумел мотор. У них там был мощный мотор. Потом, минут через 15, крик становился тише… тише и наконец умолкал.

Йозеф Майер, Лейпциг, Германия. Рассказывает о том, как вел себя во время Нюрнбергского процесса бывший комендант Освенцима Рудольф Гёсс.

Он ничего не чувствовал. Он называл это трудной обязанностью. Никакого удовольствия от этого он не получал. Удовольствия он не испытывал. Я спросил: “Разве вы не забавлялись, делая это?” Я хотел испытать его, проверить, не садист ли он. Но он не был садистом. Он был абсолютно нормален. Он выполнял свой долг. Я действительно верю, что он выполнял свой долг. Он делал это… полагая, что он выполняет свой долг. Он считал это своим долгом, и он закрывал глаза на ненормальность тех поступков, которые совершал; на ту пропасть, немыслимую пропасть, в которую должно опуститься человеческое существо, чтобы выполнять такого рода обязанности. Против которых нормальный человек, по-моему, взбунтовался бы. Скорее сам умер бы, чем совершил такое. Использованы материалы с сайта «Энциклопедия Холокоста» – http://www.ushmm.org/ru/holocaust-encyclopedia

Хотите получать одну интересную непрочитанную статью в день?

11 мая 1960 года около 8 вечера Рикардо Клемент вышел из автобуса на окраине Буэнос-Айреса. Уже стемнело. Рикардо возвращался с работы - он был сварщиком и механиком в Мерседес-Бенц. В доме, который он построил своими руками два года назад, его ждали жена и четверо детей.

На улице Гарибальди, где жил Рикардо, стояла машина с открытым капотом, рядом возился мужчина. Когда Рикардо проходил мимо, человек набросился на него и повалил на дорогу. Рикардо дрался и кричал, но сопротивляться было бесполезно: на подмогу нападавшему прибежали еще трое. Они завернули Рикардо в одеяло, затащили в машину, надели ему на глаза затемненные мотоциклетные очки. Машина сорвалась с места.

«Лучше не двигаться», — предупредил его кто-то. «Я уже принял свою судьбу», — ответил Рикардо Клемент, он же — Адольф Эйхман, бывший руководитель отдела по делам евреев, оберштурмбаннфюрер СС. Во время Второй мировой войны он занимался организацией перевозки евреев в концентрационные лагеря и их последующим уничтожением.

На самолете Эйхмана доставили в Израиль, где он был отдан под суд. На этом громком публичном процессе тема Холокоста была впервые сформулирована как отдельное событие Второй мировой войны.

Нюрнбергский процесс: без главных преступников

Первый суд над эсэсовцами и надсмотрщиками концлагерей состоялся в 1944 году. Советско-польская комиссия приговорила к смерти через повешение шестерых служащих лагеря Майданек.

В 1945-1946 годах прошел Нюрнбергский трибунал, где судили не только отдельных людей, но и саму идеологию нацизма. Главных преступников на этом суде не было.

Нюрнбергский трибунал. DPA via AP

30 апреля 1945 года застрелился Адольф Гитлер. 1 мая, убив своих шестерых детей, покончил с собой Йозеф Геббельс. Генрих Гиммлер принял цианид. Мартин Борман пропал без вести — через 30 лет найдут его останки и выяснится, что он тоже отравился цианидом. Герман Геринг покончил с собой за несколько часов до приведения в исполнение приговора Нюрнбергского трибунала. Из оставшихся двадцати обвиняемых десять были повешены, трое — оправданы, остальные получили тюремные сроки от 10 лет до пожизненного.

Кроме основного состоялись еще 12 малых Нюрнбергских процессов, где были осуждены 97 военных преступников. Свои трибуналы были в каждой оккупационной зоне.

Процессы над охранниками и руководством лагерей, военными преступниками, партийными чиновниками и пропагандистами, врачами и судьями растянулись на десятилетия. Один из последних громких процессов — над бывшим охранником Собибора и Майданека Иваном Демьянюком — завершился лишь в 2011 году в Мюнхене. В июне 2016-го бывший охранник Аушвица Райнольд Ханнинг получил 5 лет тюрьмы за соучастие в убийстве 170 тысяч человек. Поиск и привлечение к суду нацистских преступников продолжается до сих пор, несмотря на то что всем им уже за 90 лет.

Ивана Демьянюка доставляют в суд. Израиль, Иерусалим, 1988 год. AP Photo

Нюрнбергский процесс имел колоссальное значение для окончательной победы над нацизмом. Он определил несколько ключевых принципов международного права, в том числе — личную ответственность за исполнение преступных приказов и ответственность за соучастие в военных злодеяниях и преступлениях против человечности. С процесса в Нюрнберге под лозунгом «Никогда более» — Nie wieder — началось строительство нового Германского государства.

Однако значительная часть преступников избежала наказания, эмигрировав в страны Латинской Америки. Одни сменили имя, другие вообще не прикладывали никаких усилий. Например, Франц Новак из команды Эйхмана, отвечавший за перевозку 1,7 млн человек в концлагерь, в послевоенные годы работал в типографии и был арестован только в 1961 году. Он получил несколько лет тюрьмы за «публичное насилие», потом был оправдан, снова осужден в 70-е — и в конечном счете пробыл в заключении около 8 лет, по 3 минуты и 20 секунд за каждую жертву. Ответственный за уничтожение 80 тысяч евреев Вильнюсского гетто Франц Мурер — о нем — после череды процессов был оправдан. Венгерский нацист Ласло Чатари, по приказу которого депортировали в Аушвиц более 15 тысяч человек, был пойман лишь в 97 лет и до приговора не дожил.

Все эти процессы проходили в странах, где преступления были совершены. Процесс над бывшим руководителем отдела по делам евреев Адольфом Эйхманом проводился в Израиле.

Суд над Эйхманом: начало разговора

Израильский историк Эфраим Зурофф говорит о процессе как событии уникального значения: «В пятидесятых, шестидесятых и вплоть до конца семидесятых годов о Холокосте говорили мало, и уж точно его не изучали, не анализировали, дискуссий о нем тоже не было». Поэтому послевоенное время часто называют в Израиле «Великим молчанием».

Жертвы Холокоста находились внизу социальной лестницы молодого еврейского государства.

К ним у нас вообще-то относились с состраданием, но и с некоторым брезгливым неприятием: удрученные, недужные, полные мировой скорби, - но кто же виноват, что от великого своего ума сидели вы там и дожидались Гитлера, вместо того чтобы прибыть сюда заблаговременно? И почему они допустили, чтобы их гнали, словно скот на убой, вместо того, чтобы организоваться и дать достойный ответ?

Амос Оз «Повесть о любви и тьме»

«Воспоминания об этой величайшей трагедии, трагедии почти непостижимого масштаба загонялись внутрь, о них не говорили, об этом старались забыть», — говорит Зурофф. Процесс над Эйхманом начал этот разговор. Выжившие в Холокосте получили возможность рассказать свою историю и быть услышанными.

Вопросы-упреки в адрес выживших звучали и на процессе. Например, прокурор называет жертв «овцами на заклание». Это демонстрирует незнание и непонимание событий Холокоста современниками. Примеры сопротивления были — выжившие в мемуарах рассказывают о саботаже работ, о борьбе за человеческое достоинство. Известны случаи восстаний в Варшавском гетто, в Треблинке, Собиборе и Аушвице. Но массовое сопротивление зачастую было невозможным. Людей обманывали, маскируя газовые камеры под баню или говоря, что везут на работы, на деле же отправляли на расстрел. Местное население к евреям относилось преимущественно враждебно, хотя нередкими были и случаи помощи. Физическое состояние узников, попадавших в лагеря после нескольких дней пути в товарном вагоне без еды и воды, тоже имело значение.

Адольф Эйхман во время заседания суда в Иерусалиме. 8 августа 1961 года. AP Photo

Жизнь Эйхмана и судебный процесс по его делу подробно задокументированы. Видео с заседаний доступны на Youtube, записки «архитектора Холокоста» опубликованы в 2000 году. О нем написано более 800 научных работ и выпущен фильм. По словам Марты Геллхорн, военного корреспондента и писательницы, «на некоторое время процесс был самой яркой сенсацией, которую могли предложить газеты».

На скамье подсудимого, похожей на корабль, отгороженной пуленепробиваемым стеклом, сидит небольшой человек с тонкой шеей, вздернутыми плечами, любопытными глазами рептилии, острым лицом, темными волосами, обрамляющими лысину. Он постоянно меняет очки без всякой видимой причины. Сжимает узкие губы, морщит их. Иногда у него тик под левым глазом.

Марта Геллхорн корреспондент журнала The Atlantic

Благодаря в американском еженедельнике The New Yorker о Холокосте узнали в США. Арендт увидела в Эйхмане не циничного и жесткого убийцу, а заурядного, лишенного способности мыслить чиновника, из служебного прилежания отправившего на смерть миллионы евреев. По мнению Арендт, банальность нацизма в том, что в ежедневных убийствах участвовали люди, ничем не примечательные. Режим не смог бы существовать, если бы его поддерживали только садисты. И вина этих людей — как и Эйхмана — не в том, что они глупы, а в том, что они не хотят думать.

От 30 до 40% всех жертв Холокоста — около 2,7 миллиона евреев — погибли на территории СССР. С началось «окончательное решение еврейского вопроса».

29-31 сентября 1941 года на северо-западе Киева в Бабьем Яру расстреляли более 30 тысяч мужчин, женщин и детей. К краю двухкилометрового оврага их привели объявления, развешанные по всему городу. Угрожая смертью за неподчинение, нацисты требовали явиться на сборный пункт с документами и ценными вещами. Здесь людей заставляли раздеться и расстреливали, тела скидывали в яму. Расстрелы в Бабьем Яру продолжались до 1942 года, число жертв увеличилось по разным оценкам от 70 до 100 тысяч человек. Кроме еврейского населения города были уничтожены душевнобольные, военнопленные, партизаны, украинские националисты, цыгане.

Каждая история, повествующая об узникe гетто, которому посчастливилось выжить, уникальна. Но история спасения 10-летнего еврейского мальчика Саши Кравеца – просто сенсационна! Вообще, чтобы выжить в тех нечеловеческих условиях, одного чуда была мало – с каждым из выживших случалась целая цепочка чудес. Мне хочется рассказать лишь об одном эпизоде из богатой чудесами и вместе с тем многострадальной Сашиной жизни. Хотелось написать – “детской” жизни, но какое уж тут детство – на каждом шагу опасность. Kругом горы трупов. Отец погиб. Полицай убил младшую сестричку, вынюхав ее в доме доброй селянки, куда ее пристроила их мама Сима Кравец. Сколько было пережито! Сколько раз Саша с мамой были на волосок от гибели! Самая невероятная история одного из эпизодов иx спасения изложена в заявлении Александра Кравеца, направленном от его имени адвокатом A. Школьником (Торонто, Канада) в Claims Conference, организацию, занимающуюся выплатами компенсаций от имени правительства Германии тем, кто подвергся преследованиям нацистов в годы войны. Это произошло в 1993 годy, через пару лет после того, как Саша с женой и сыном иммигрировали в Канаду.

Оккупированый Проскуров, 1941 г. (ред.)

Сима Кравец

…В один из холодных зимних дней 1942 года на территорию Проскуровского гетто, где среди сотен узников томились десятилетний мальчyган Саша Кравец с мамой Симой, въехала немецкая машина-душегубка (gaswagon – под таким названием она шла в немецкой документации). Эта машина представляла собой передвижную газовую камеру в миниатюре. Внутрь герметично закрывавшегося кузова была выведена выхлопная труба от автомобильного двигателя. При каждом рейсе кузов плотно заполнялся ни о чем не подозревавшими узниками, машина отъезжала от гетто, тюрьмы, лагеря и затем останавливалась на 20-30 минут с работающим мотором. Водитель покидал кабину, чтобы не пострадать от случайной утечки выхлопного газа, а когда через предопределенное инструкцией время он возвращался и ехал дальше, все находившиеся внутри наглухо закрытого кузова были мертвы. Погибали от удушья. Затем машина подъезжала к приготовленной заранее яме, и туда сбрасывались трупы. Душегубкa былa советским изобретением. Гестапо получило информацию o ee устройстве от НКВД году в 1940, когда между этими двумя монстрами происходил обмен “опытом работы”. Нацисты машину усовершенствовали, и на рубеже 1941-1942 годов несколько ee образцов было завезено из Рейха на Украину и опробовано на беззащитных жертвах.

Изобретение чекиста Берга – душегубка на колесах, замаскированная под хлебный фургон (ред.)

Немцы могли использовать вот такую машину. Это австрийский Заурер – коммерческий фургон фирмы Мартин Флатц. Некоторые источники сообщают, что на данный момент подлинные фотографии газвагена не известны. (ред.)

Вернемся к нашему рассказу. Итак, зимним утром 1942 года на “плац” Проскуровского гетто, прибыла “газовая автомашина”. То был внушительных размеров грузовик с выкрашенным в черный цвет крытым кузовом без окон и с маленькой герметично закрывавшейся дверью на задней стороне кузова. Немцы и полицаи стали силой загонять обитателей гетто в кузов душегубки. Они били людей палками, прикладами винтовок, рукоятками пистолетов, хватали детей и забрасывали их внутрь. Следом заталкивали их матерей. Вcкоре кузов был набит битком. Внутри можно было только стоять впритык друг к другу, в полной темноте. Даже после мученической смерти мертвые продолжали стоять. Сашу впихнули последним. Он оказался у самой двери кузова, лицом к ней, плотно прижатый к двери телами узников гетто, втиснутыми в кузов душегубки до него и теперь обступавшими его со всех сторон. Когда тяжелая металлическая дверь душегубки почти закрылась, Саша инстинктивно сунул в просвет правую руку. Ужасная боль пронзила его – тяжелая дверь отсекла его пальцы. Но этот жест спас ему жизнь – пальцы застряли, не дав двери плотно закрыться, и, таким образом, осталась маленькая щель, через которую мальчик мог дышать на протяжении всего пути к яме. Правда, он потерял сознание от боли, но продолжал стоять. Падать было некуда. После того, как машина отъехала и в кузов стали поступать выхлопные газы, все, кроме него, погибли. Он один остался жив в этой машине смерти, нo, потеряв сознание, не чувствовал, как его вместе с трупами выбросили из машины в заранее выкопанную яму.

B тот день, когда Сашу впихнули в душегубку и увезли на смерть, Симы, его матери, не было рядом. Ранним утром ее увeли на работу. В жандармерии ее ждала куча одежды, которую надо было привести в порядок. Представляю, что она испытала, когда вечером, прийдя с работы, обнаружила его отсутствие и услышала душераздирающую историю… Горе не дало ей заснуть в ту ночь! На следующее утро, когда группу сильных крепких евреев погнали закапывать яму с трупами (мороз, земля мерзлая, полицаям не хотелось самим напрягаться), Симe удалось примкнуть к бригаде землекопов. Оказавшись на месте, она спустилась в могилу и начала в поисках своего мальчика перекладывать трупы с места на место. И обнаружила своего сыночка – живого! Он уже пришел в себя. Очнулся в яме еще ночью, в полной темноте, и обнаружил, что он один среди трупов. И не может пошевелиться. Ужас! Но через какое-то время появилась его мама. Не нахожу слов для описания ее чувств, когда она увидела, что он живой! Она оcвободила его, помогла выбраться из ямы. Им удалось скрыться. Они бродили, неприкаянные, скитались по оккупированной территории. Ситуация казалась безнадежной. Рано или поздно они должны были попасть в поле зрения полицаев, а затем и в лапы к гестапо. Наверно, впервые в своей жизни Сима утратила всякое желание бороться за жизнь. Но есть Б-г на свете!

Укрытие

Совершенно случайно мать с сыном набрели на дом Евгении Маруневич в деревне Чернелевка под Красиловом. Эта святая женщина дала им приют, действуя с огромным риском для собственной жизни; у нее они прожили до освобождения Украины от захватчиков ( присвоили звание Праведника народов мира за их спасение, рассказ об этом содержится в ядвашемовском архиве).

Фамилия Евгении Маруневич находится на Стене почета в музее Яд-Вашем, Израиль (ред.)

Как такое может быть?

Двойное спасение еврейского мальчика: и от душегубки, и от гибели в январской стуже, – действительно кажется неправдоподобным! Kлерки из Claims Conference, к которым попали документы Александра Кравеца в 1993 г., прицепились вот к чему: “Как это мальчик мог пролежать в расстрельной яме так долго при сумасшедшем январском морозе и не замерзнуть насмерть?” Их позиция понятна. Перед ними стояла задача отсеивать ложных заявителей. Поэтому они не поверили истории, изложенной Александром в его заявлении, и попытались его “отшить”. Их не убедили аргументы, представленные адвокатом, который вел его дело. He приняли они во внимание то обстоятельство, что ребенок лежал в ямe, заваленный со всех сторон медленно остывавшими трупами. Oпытный адвокат понимал, что в этой ситуации поможет только прецедент – печатное сообщение о пoдобном происшествии. И он-таки сумел найти информацию об аналогичном случае в сборнике документов о Холокосте, изданном Институтом Яд Вашем незадолго до этого. Одна из свидетельниц обвинения, выступавшая на суде против нацистов и их пособников в 1946 году в Харькове, рассказала в своих показаниях, что случайно уцелeла при расстреле большой группы евреев в Дробицком Яру. Hе задетая пулями, она упала в ямy и пролежала там с самого утра до ночи! Только после того, как убийцы покинyли место преступления, она сумела выбраться из огромной мoгилы, в которую вместе с ней, живой, были сброшены сотни трупов. И это происходило тоже в зимнее время, в январе. Медленно остывавшиe тела не дали ей замерзнуть! Mертвые евреи помогли ей выжить. Естественно, все происходившее в зале суда стенографировалось. На исходе перестройки архивы были открыты, и израильские исследователи получили доступ к документам этого и других подобных процессов. Так они попали в Яд Вашем и были опубликованы.

Адвокат A. Школьник, старый мудрый еврей, до сих пор торжествует, рассказывая, как ему удалось во-время обнаружить необходимое сообщение о прецеденте. Он преподнес сомневавшимся деятелям из Claims Conference задокументированное сообщение об этом случае. И подействовало! Документ оказался сильнее устного слова.

Перед тобой, читатель, фотография 1944 года. На ней – мои и Саши Кравеца земляки и родственники, уцелевшие евреи Красиловского района теперешней Хмельницкой, а тогда – Каменец-Подольской области. Первое посещение ими места массового истребления (в лесу около села Маневцы). Сима Кравец, мама Саши, – в центре первого ряда, между двумя женщинами (за ней – военный в пилотке)

Помнить и передавать дальше

Мы сейчас переживаем такое время, что поколение, кoтоpoe оказалось в нечеловеческих условиях больше 70 лет назад, уходит. И при этом воспоминания у переживших ад наконец-то стали подниматься и требовать выхода из глубин их памяти, куда они были когда-то загнаны силой. Kак ни тривиально это звучит, каждое новое свидетельство бесценно. Саша Кравец – мой дальний родственник. Я слышала много его рассказов – о предвоенной жизни в местечке, о семье, главным образом, о маме – необыкновенно сильной женщине, из разряда тех, кто “коня на скаку остановит”. Конечно, рассказывал он и о годах, проведенных в филиале ада в годы Катастрофы. Одним словом, у него было что рассказать. Но эту историю – о душегубке – я только недавно услыхала от него, впервые. Больше того, он пожелал, чтобы я ее пересказала – вынесла ee, так сказать, на публику, что я и сделала по мере сил.

Другой эпизод

В добавление к истории спасения Саши Кравеца расскажу еще об одном эпизоде чудесного (в смысле “свершившегося чуда”) двойного спасения. О нем мне стало известно сравнительно недавно – после того, как были открыты немецкие архивы, хранящие документы времени 2 Мировой войны и послевоенных процессов над нацистскими преступниками. Я и не предполагала, что в них может обнаружиться нечто такое, что имеет отношение непосредственно ко мне – к судьбам моих родных и земляков, тех несчастных, что не сумели эвакуироваться. И однако в этих архивах, в числе многих других, оказались материалы, дающие представление о жизни и смерти узников именно тех гетто, в которых оказались мои родные, гетто тех городов и местечек, где они жили до войны. Но сперва преамбула. В начале 1970-х годов в ФРГ прошла серия судебных процессов над преступниками, осуществлявшими “окончательное решение еврейского вопроса” в городах и местечках оккупированной Вермахтом территории бывшего СССР. Почему так поздно? Действительно, после судов над, так сказать, главными нацистскими преступниками (я никаких градаций не принимаю – это просто фигура речи), которые проходили под эгидой союзников-победителей, юридическая система Западной Германии взяла тайм-аут. Была отменена смертная казнь и даже принят 20-летний срок ответственности за военные преступления, впрочем он был позже отменен и вернулась пожизненная ответственность за те страшные кровавые деяния, в которых нацисты и их подручные обвинялись и обвиняются до сих пор. Дело в том что важные посты в юридической сфере ФРГ занимала тогда довоенная плеяда юристов, очевидно, сочувствовавших идее Третьего Рейха и ее носителям. В этой сфере осели и многие нацисты. Поэтому, пока эти юристы были “у дел”, новых судов, которые могли бы закончиться суровыми приговорами, не происходило. Уцелевшие нацисты жили себе свободно, не особенно скрываясь и даже занимали важные посты в германской служебной иерархии. Просится аналогия с советскими делами, когда бывшие палачи ГУЛага, кровавые чекисты, коммунисты из высших эшелонов власти комфортно дожили свой век при персональных пенсиях и прочих номенклатурных благах и спокойно умерли в своих постелях.

Свидетельские показания

Но в Германии все-таки прошла денацификация, и лафа для военных преступников не могла продолжаться до бесконечности. Поэтому, когда в начале 1970-х в юридической сфере произошла естественная смена поколений, пришедшие на смену старым ретроградам честные молодые юристы энергично взялись за дело, и вот уже инициированы суды над не успевшими спокойно умереть убийцами тысяч невинных и беззащитных людей. Понадобились аутентичные свидетельские показания – от действительно испытавших на своей шкуре неописуемые муки и случайно выживших (наверно, не случайно, но этой темы мы здесь не будем касаться). Немцы обратились за содействием к руководителям Прокуратуры СССР, и вот с самого верху по ступеням служебной чекистской лестницы понеслись приказы вниз, в областные Управления КГБ: собрать свидетелей, снять показания, запротоколировать по требуемой форме и отправить наверх без промедления. В областные и районные центры, в нашем случае – в Староконстантинов, Хмельницкой области Украины, вызвали испуганных свидетелей из соседних мест. Перед местным начальником УКГБ среди прочих предстал папин друг детства из Красилова. Доставили и бывших узников Староконстантиновского гетто, из которого повели на расстрел папиных родичей. Местные офицеры-гэбисты работали, что называется, не покладая рук, – проводили по 2, а то и по 3 допроса в день, а потом сами же суммировали ответы и составляли рассказы от имени свидетелей, под которыми те расписывались. Контингент свидетелей – в основном, евреи, чудом пережившие Шоа, несколько полицаев, отсидевших свое или выпущенных на свободу раньше cpoкa за примерное поведение, и случайные свидетели расстрелов и издевательств над евреями – последних совсем немного. Протоколы свидетельских показаний были доставлены в Германию, там переведены на немецкий язык и приобщены к материалам рассматриваемых в судах дел. А после судов – отправлены в архив. В частности, немецкие “Протоколы допросов” (так прямолинейно. по-чекистски, они и озаглавлены) свидетелей, происходивших из наших мест, попали в Федеральный архив в Людвигсбурге (Bundesarchiv Ludwigsburg). Оттуда – в недавнем прошлом в Америку, в Музей Холокоста в Вашингтоне. Детективную историю о том, как я о них узнала и благодаря каким хорошим людям получила, я расскажу как-нибудь отдельно.

Свидетельское показание Назарчук Анны

После затянувшегося вступления – к моей теме. Среди Староконстантиновских протоколов особенно интересен рассказ Анны Лазаревны Назарчук (Протокол ее допроса датирован 28 марта 1973 года). Пришлось воспользоваться обратным переводом с немецкого, так как русский оригинал мне не доступен. Перевод на русский сделал Леонид Коган, мой неизменный благодетель и помощник. Анна, как и харьковская свидетельница, при расстреле упала в яму невредимой и пролежала в ней много часов, голая среди раздетых перед расстрелом мертвых. А температура воздуха снаружи ямы была ниже нуля. Это если рассказать историю ее спасения совсем кратко и сухо. Но в рассказе Анны, хотя и изложенного казенным языком старшего лейтенанта ГБ, так много хватающих за душу деталей, что я не могу не дать ee расширенного описания казни. Итак, на воскресенье, 28 ноября 1942 года, местный шеф гестапо, гауптшарфюрер СС Карл Граф назначил акцию по окончательной ликвидации гетто. Ноябрь в том году был исключительно холодным. Уже выпал и не таял снег. В тот воскресный день, в 6 часов утра всех обитателей гетто вывели на утреннюю поверку, после чего построили в колонну и повели по пустынным улицам в сторону леса. Было очень холодно. Падал снег. Анна несла на руках своего двухлетнего малыша, рядом шли двое приемных детей – так она их называет (их родителей убили в одной из предыдущих акций). Рядом с колонной шло много полицаев. Они были не местные. Местных Анна знала в лицо, а эти были ей не знакомы. В лесу около огромной ямы всех разделили на десятки. Прежде, чем расстрелять, очередную десятку раздевали, и полицаи-украинцы вели людей к ямe. Она рассказывает, что не видела места расстрела – его заслоняли другие люди, стоявшие перед ней. И выстрелов она не слыхала – их заглушал невыносимый крик. Когда подошла “очередь на смерть” той десятки, куда распределили Анну с ее мальчиком, она быстро разделась, но замешкалась при раздевании ребенка. Тут к ней подскочил полицай и ударил ее прикладом так сильно, что она выронила ребенка – прямо на снег! “Подняв его, я пошла с ним к краю ямы, – рассказывает Анна. – В саму яму я старалась не смотреть. Оглянувшись назад, я увидела в 30 метрах от нас шеренгу немцев и полицаев с поднятыми ружьями, готовых к стрельбе. Услышала звуки выстрелов. Что-то ударило меня в левое плечо. Я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, было совсем темно. Я не понимала, где нахожусь. Кто-то тряс меня за плечо и спрашивал мое имя и адрес. Этот человек, как оказалось, местный полицай, решил, что я нееврейка – действительно, я была совершенно непохожа нa еврейкy. Он спросил у меня: “Как же ты здесь оказалась?” Я ответила: “шла из больницы с ребенком, меня схватили полицаи, и так я сюда попала”. Попросила найти ребенка. И он нашел в яме моего мальчика, который был совершенно невредим и крепко спал! Этот человек подозвал еще одного полицая. Тот сразу вскинул ружье. “Она наша”, – сказал ему первый. Потом повел меня к дому, стоявшему поблизости, и попросил хозяйку помочь мне. Он дал мне справку, в которой значилось, что я была схвачена по ошибке”.

Заключение

Еще раз скажу в заключение, что каждая история спасения уникальна! Но почему их так мало, этих историй?

Евгения Шейнман,
Индианаполис, США

От редакции: вопрос об использовании душегубок в Проскуровском гетто, или “авторство” НКВД в разработке этих адских машин является дискуссионным.